Рождественский Роберт Иванович Стихи

Булату Окуджаве

Я строил из себя пожившего. Пожившего. Поднаторевшего. Усталого и отспешившего. Уверенного. В меру грешного. И понял вдруг, что вот по улице, как существо необычайное, пронёс

Я сроднился с последней тревогой, Согласился впустить ее в дом… Хорошо помолчать пред дорогой, Вспомнить то, что забудешь потом. Лента жизни не может быть целой,

Я родился — нескладным и длинным — в одну из душных ночей. Грибные июньские ливни звенели, как связки ключей. Приоткрыли огромный мир они, зайчиками прошлись

Я родился — нескладным и длинным — в одну из душных ночей. Грибные июньские ливни звенели, как связки ключей. Приоткрыли огромный мир они, зайчиками прошлись

Я отвыкаю от вещей, С которыми всю жизнь был связан, Всечасной власти мелочей Повиноваться не обязан. И прохожу сквозь тесный строй Обыкновений и привычек, Все

Начинается любовь с буквы «Я»! И только с «Я». С «Я» – до ревности слепой. С «Я» – и до небытия! Понимаешь? Я – влюблён.

Я жизнь люблю безбожно! Хоть знаю наперёд, что рано или поздно настанет мой черёд. Я упаду на камни и, уходя во тьму, усталыми руками землю

Я жизнь люблю безбожно! Хоть знаю наперёд, что рано или поздно настанет мой черёд. Я упаду на камни и, уходя во тьму, усталыми руками землю

Я думаю о том, что жадно было взято От жизни и от книг, О множестве вещей, любимых мной когда-то, Вернувшихся на миг. О лодке в

Я верующим был. Почти с рожденья я верил с удивленным наслажденьем в счастливый свет домов многооконных… Весь город был в портретах, как в иконах. И

Я в глазах твоих утону, можно? Ведь в глазах твоих утонуть — счастье. Подойду и скажу: Здравствуй, Я люблю тебя. Это сложно… Нет, не сложно,

Я буквы выучил еще до школы, и это было сладко и рисково… Но я любую книжную лавину бесстрашно сокращал наполовину. Природа и другие «трали-вали» меня

Савве Бродскому Я богат. Повезло мне и родом и племенем. У меня есть Арбат. И немножко свободного времени… Я подамся от бумажных запутанных ворохов в

От наших дружб, от книг университета, Прогулок, встреч и вальсов под луной Шагнула ты, не дописав сонета, В прожектора, в ночной октябрьский бой. Сгорали дни

Я однажды вернулся туда, В тихий город, — сквозь дни и года. Показался мне город пустым. Здесь когда-то я был молодым. Здесь любовь моя прежде

Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветки упруго. Тебя я услышу за тысячу верст. Мы – эхо, Мы – эхо, Мы – долгое эхо друг

Этот витязь бедный никого не спас. А ведь жил он в первый и последний раз. Был отцом и мужем и – судьбой храним – больше

Этих снежинок смесь. Этого снега прах. Как запоздалая месть летнему буйству трав. Этих снежинок явь, призрачное крыло. Белого небытия множественное число… Этого снега нрав. Этого

Третий день идут с востока тучи, Набухая черною грозой. Пробормочет гром — и снова мучит Землю тяжкий, беспощадным зной, Да взбегают на песок колючий Волны

Чуть пламенело утро над Багдадом, Колеблемое персиковым ветром, Когда калиф Абу-Гассан Девятый, Свершив положенное омовенье, Покинул душной спальни полумрак. Он шел садами, раздвигая лозы, И

Так полыхнуло – сплеча, сполна – над ледяным прудом! .. (Два человека – он и она – были виновны в том…) В доме напротив полночный

Что значат дни и расстояния Теперь для сердца моего? Я магией воспоминания Творю над прошлым колдовство. Да, жизнь всегда была в движении, Я вечно слушать

Чередуются радость и горе,- Не одним ты мгновением жив… Если души похожи на море, Есть у них свой прилив и отлив. От порыва ветров, от

Человечество — в дороге. Дорогое баловство. Может, это — от здоровья. Может, и не от него… Суетливо, бестолково, — кто? зачем? за что? когда?.. От

Человеку надо мало: чтоб искал и находил. Чтоб имелись для начала Друг – один и враг – один… Человеку надо мало: чтоб тропинка вдаль вела.

Пугали богами. А он говорил: «Враки!» Твердили: «Держи себя в рамках…» А он посмеивался. И в небо глядел. И шел по земле. И осмеливался! И

Мотор перегретый натужно гудел. Хозяйка, встречая, кивала… И в каждой квартире с портрета глядел спокойный Эрнесто Гевара… Желанья, исполнитесь! Время, вернись! Увидеться нам не мешало

Неудержимо и неумолимо Они текут — часы ночей и дней — И, как река, всегда проходят мимо Тех берегов, что сердцу всех родней. «Река времен»…

Две бортами сдвинутых трехтонки, Плащ-палаток зыбкая волна, А за ними струнный рокот тонкий, Как преддверье сказочного сна. На снегу весеннем полукругом В полушубках, в шапках

А я — печальный и веселый,— то радуясь, то возражая, хочу найти слова — весомей отечественного урожая! Прищурясь, будто посторонний, оттачивая свой характер, хочу найти

Хочешь – милуй, Хочешь – казни. Только будут слова просты: дай взаймы из твоей казны хоть немножечко доброты. Потому что моя почти на исходе. На

Хотя б во сне давай увидимся с тобой. Пусть хоть во сне твой голос зазвучит… В окно — не то дождем, не то крупой с

Город прославился так: Вышел военный чудак, старец с лицом молодым. “Парни,- сказал он,- летим! Мальчики, время пришло, Дьявольски нам повезло!..” В семь сорок девять утра

Мгновенье остановлено нечетко. Видны глаза и больше ничего… Круги забвенья и круги почета не слишком-то влияли на него. Он, выступая, тряс седою прядкой, насмешек над

Филологов не понимает физтех,- Молчит в темноте. Эти не понимают тех. А этих — те. Не понимает дочки своей нервная мать. Не знает, как и

Удачи вам, сельские и городские уважаемые учителя, Добрые, злые и никакие капитаны на мостике корабля! Удачи вам, дебютанты и асы, удачи! Особенно по утрам, когда

В. Соколову

Умирал костер как человек… То упорно затихал, то, вдруг вздрагивал, вытягивая вверх кисти длинных и прозрачных рук. Вздрагивал, по струйке дыма лез, будто унести хотел

Убили парня за здорово живёшь. За просто так. Спокойно. Как в игре… И было это не за тыщу вёрст от города. А рядом. Во дворе.

Парень волнуется: — Это безумье! Ты поступаешь бесстыдно и нагло! Если бы это была инкунабула, я бы, конечно, не спорил о сумме… Все это издано-переиздано.

Скрипучий голос, старчески глухой, Тугие складки клетчатого пледа, Очки и взгляд, где горьких дум отстой Приправлен острословьем домоседа. Прозрачная костлявая рука Легла на набалдашнике тяжелом,

Ты мне сказала: «Ночью Тебя я видела с другой! Снилось: на тонкой ноте в печке гудел огонь. Снилось, что пахло гарью. Снилось, метель мела, Снилось,

Ты мне сказала: «Ночью Тебя я видела с другой! Снилось: на тонкой ноте в печке гудел огонь. Снилось, что пахло гарью. Снилось, метель мела, Снилось,

Трём-четырём аккордам научусь. И в некий знаменательный момент — для выражения сердечных чувств — куплю себе щипковый инструмент… Подарит мне басовая струна неясную надежду на

Ты пришла – настала в мире будто весна. Шар земной запомнил имя твоё. Всё имеет срок, а ты бессмертна, страна. Жизнь моя, дыханье моё. Я

Тополь стоит, наготу терпя, словно скелет самого себя. Слишком прозрачны, очень пусты черные неживые кусты. Тихой тропинки грустный излом без продоженья…

Было… Я от этого слова бегу, И никак убежать не могу. Было… Опустевшую песню свою Я тебе на прощанье пою. Было… Упрекать я тебя не

Толкнул в плечо, сказал: «Пора! Бери с собой немного» — И я сломал свое вчера, Как спичку или ноготь. Да, я сломал, я знаю сам,

Остался дом за дымкою степною, не скоро я к нему вернусь обратно. Ты только будь, пожалуйста, со мною. товарищ Правда, товарищ Правда! Я все смогу,

В траве — тишина, Тишина В траве — тишина, в камыше — тишина, в лесу — тишина. Так тихо, что стыдно глаза распахнуть и на

Тихо летят паутинные нити. Солнце горит на оконном стекле. Что-то я делал не так; извините: жил я впервые на этой земле. Я ее только теперь

Тебя не по пристрастью своему Я сотворю — но как-нибудь иначе, Как победитель, славу обниму, Но, побежденный, все же не заплачу. Ну, хочешь — станешь

Эрнсту Неизвестному

В небе колышется дождь молодой, Ветры летят по равнинам бессонным. Знать бы, что меня ждёт за далёкой чертой, там, за горизонтом. Шёл я к высокому

Так вышло. Луна непонятною краской обочины выкрасила… Нас выжгло! Нас – будто из поезда полночью – выбросило. По пояс – холодного снега в кювете. В

Не привез я таежных цветов — извини. Ты не верь, если скажут, что плохи они. Если кто-то соврет, что об этом читал… Просто, эти цветы

Та зима была, будто война, – лютой. Пробуравлена, прокалена ветром. Снег лежал, навалясь на январь грудой. И кряхтели дома под его весом. По щербатому полу

Снега растаяли, весна права, Я теперь все стерплю. Опять по-новому звучат слова Я тебя люблю! Ты судьба! Я без милости и щедрости твоей, Как тень

Сугробы оседают, словно дышат. Вокруг стволов проталины прожгло. Стволы освободились до лодыжек и млеют — им теперь теплым-тепло! И хочется на эхо отзываться, от звонкой

1. Варфоломей Растрелли Он, русский сердцем, родом итальянец, Плетя свои гирлянды и венцы, В морозных зорях видел роз румянец И на снегу выращивал дворцы. Он

Все равно что за снегом идти в Африку, а за новою книжкой стихов – в мебельный и уныло просить со слезой в голосе адрес господа

А всё-таки ошибся старикан! Не рассчитал всего впервые в жизни. Великий хан. Победоносный хан. Такой мудрец и – надо же! – ошибся… Текла, ревя и

Подъезды встречают мерцаньем нечётким, и бухает дверь за стеной деловито… В подъездах целуются парни с девчонками. А я им завидую. Очень завидую… Я всё это

Свет погаснет. Лысый демон палочкой взмахнёт. На эстраду выйдет тенор — ручки распахнёт. И, от упоенья млея, стоя на носках, станет песнею моею горло полоскать.

Пламенеющие клены У овального пруда, Палисадник, дом зеленый Не забудешь никогда! Здесь под дубом Вальтер Скотта, Вдохновителем баллад, В день рожденья вы, Шарлотта, Разливали шоколад.

Три слова, будто три огня, Придут к тебе средь бела дня. Придут к тебе порой ночной, Огромные, как шар земной. Как будто парус – кораблю

Стареют книги… Нет, не переплет, Не тронутые плесенью страницы, А то, что там, за буквами, живет И никому уж больше не приснится. Остановило время свой

В этом мире, в этом городе, Там, где улицы грустят о лете, Ходит где-то самый сильный, самый гордый, Самый лучший человек на свете. Вновь зима

Спелый ветер дохнул напористо и ушел за моря… Будто жесткая полка поезда – память моя. А вагон на стыках качается в мареве зорь. Я к

Спасибо, жизнь, за то что вновь приходит день, Что зреет хлеб и что взрослеют дети. Спасибо, жизнь, тебе за всех родных людей, Живущих на таком

Колючие травы, сыпучие дюны И сосны в закатной туманной пыли, Высокие сосны, тугие, как струны На гуслях рапсодов латышской земли. За ними взбегает Янтарное море

Спать!.. Свет выключил. Закрыл глаза. Рокочет город за окном. И крутится калейдоскоп всего, что я увидел днём. Девчонка в красном парике. Машина. Нет числа мостам…

Современная женщина суетою замотана, Но, как прежде, божественна! Пусть немного усталая, но, как прежде, прекрасная, До конца непонятная, никому не подвластная. Современная женщина! То грустна

Этой ночью первый снег летел в окно. Этим утром снег идти не перестал… Так идет он, будто кто-то озорно, как в бутылке, все окрестности взболтал.

Сначала в груди возникает надежда, неведомый гул посреди тишины. Хоть строки еще существуют отдельно, они еще только наитьем слышны. Есть эхо. Предчувствие притяженья. Почти что

Смеркается. Пахнет леском перегретым… Но я не об этом! Совсем не об этом. Я знаю, как трудно рождается слово. Когда оно истинно. И безусловно. Прозрачно.

Слова бывают грустными, слова бывают горькими. Летят они по проводам низинами, пригорками. В конвертах запечатанных над шпалами стучат они, над шпалами, над кочками: “Все кончено.

Я люблю, когда над городом — снег, неуверенно кружащийся, ничей. Неживой, мохнатый, медленный снег одевает в горностаи москвичей. В горностаевом пальто идет студент. В горностаи

Сладка ягода в лес поманит, Щедрой спелостью удивит. Сладка ягода одурманит, Горька ягода отрезвит. Ой, крута судьба, словно горка, Доняла она, извела. Сладкой ягоды —

Скользкий камень, а не пески. В зыбких рощах огни встают. Осторожные плавники Задевают щеки мои. Подожди… Дай припомнить… Так! Это снится уже давно: Завернули в

Страна была до того малюсенькой, что, когда проводился военный парад, армия маршировала на месте от начала парада и до конца. Ибо, если подать другую команду,-

«И довелось испытать ему огонь, воду и медные трубы…» Из старой книги Жил богатырь на свете. Претендовал на корону. Не было у гражданина ни слабостей,

Олегу Рудневу Джинн был добрым. Из бутылки вылез, а бутылку подарил мальцу… Стражники царевы подивились: мимо них шагнула тень к дворцу. Царь, румяный, как шашлык

По проселочной дороге шёл я молча, и была она пуста и длинна. Только грянули гармошки что есть мочи, и руками развела тишина. А это свадьба,

Об испытаньях прежних не вспоминай пока что… Ты — в сауне. Ты — грешник. И потому — покайся! Вживайся оробело в блаженство и мученье… Но

От дремучих лесов, молчаливых озер И речушек, где дремлют кувшинки да ряска, От березок, взбегающих на косогор, От лугов, где пылает рыбачий костер, Ты пришла

Ты у моей стояла колыбели, Твои я песни слышал в полусне, Ты ласточек дарила мне в апреле, Свозь дождик солнцем улыбалась мне. Когда порою изменяли

Знакомые с детства родные ромашки Мы рвем на лужайке у тихой реки, Как белые звезды, средь розовой кашки Они развернули свои лепестки.

Эта ночь будет жить в нашей памяти вечно, Эта ночь покоренных и жгучих сердец. До утра ты шептал мне так страстно и нежно, Что со

Ой, зачем меня назвали Верою, Научили не стонать от боли. И не Верой я была, а вербою, Вербою, растущей в чистом поле. Верба-веpбочка, а стужа

Долго в жилах музыка бродила, Поднимая темное вино… Но скажи мне, где все это было, Где все это было, так давно? Свет погас, и стали

Я, ты, он, она, Вместе – целая страна, Вместе – дружная семья, В слове «мы» — сто тысяч «я», Большеглазых, озорных, Черных, рыжих и льняных,

Артуру Макарову

Певучим, медленным овалом Пленительно обведена, Встает виденьем небывалым Белее лилии — она. Голубки нежной трепетаньем Ее лицо окаймлено, И вся она — любви сиянье, Зарей

Сколько времени? — Не знаю… Что с часами? — Непонятно… То спешат они, показывая скорость не свою. То, споткнувшись, останавливаются. Только обоняньем я примерно-приблизительное время

Реки Сибири, как всякие реки, начинаются ручейками. Начинаются весело, скользкие камни раскалывая, как орехи… Шальные, покрытые пеной сивой,— реки ведут разговор… Но вот наливаются синей

Памяти наших отцов и старших братьев, памяти вечно молодых солдат и офицеров Советской Армии, павших на фронтах Великой Отечественной войны.

Игру нашли смешную, и не проходит дня — ревнуешь, ревнуешь, ревнуешь ты меня. К едва знакомым девушкам, к танцам под баян, к аллеям опустевшим, к

Ну что ж! Простимся. Так и быть. Минута на пути. Я не умел тебя любить, Веселая,- прости! Пора быть суше и умней… Я терпелив и