Михаил Лермонтов Стихи

Я счастлив! — тайный яд течёт в моей крови, Жестокая болезнь мне смертью угрожает!.. Дай бог, чтоб так случилось!.. ни любви, Ни мук умерший уж

Я счастлив!- тайный яд течет в моей крови, Жестокая болезнь мне смертью угрожает!.. Дай бог, чтоб так случилось!.. Ни любви, Ни мук умерший уж не

Я не хочу, чтоб свет узнал Мою таинственную повесть: Как я любил, за что страдал, — Тому судья лишь бог да совесть!.. Им сердце в

Я не люблю тебя; страстей И мук умчался прежний сон; Но образ твой в душе моей Всё жив, хотя бессилен он; Другим предавшися мечтам, Я

Я не для ангелов и рая Всесильным богом сотворен; Но для чего живу, страдая, Про это больше знает он, Как демон мой, я зла избранник,

Я жить хочу! хочу печали Любви и счастию назло; Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело. Пора, пора насмешкам света Прогнать спокойствия туман; Что

Я видел тень блаженства; но вполне, Свободно от людей и от земли, Не суждено им насладиться мне. Быть может, манит только издали Оно надежду; получив,-

Я видел раз ее в веселом вихре бала; Казалось, мне она понравиться желала; Очей приветливость, движений быстрота, Природный блеск ланит и груди полнота — Всё,

Царю небесный! Спаси меня От куртки тесной, Как от огня. От маршировки Меня избавь, В парадировки Меня не ставь. Пускай в манеже Алехин глас Как

Это случилось в последние годы могучего Рима. Царствовал грозный Тиверий и гнал христиан беспощадно, Но ежедневно на месте отрубленных ветвей, у древа Церкви Христовой юные

Это случилось в последние годы могучего Рима, Царствовал грозный Тиверий [1] и гнал христиан беспощадно; Но ежедневно на месте отрубленных ветвей, у древа Церкви христовой

Да тень твою никто не порицает, Муж рока! Ты с людьми, что над тобою рок; Кто знал тебя возвесть, лишь тот низвергнуть мог: Великое ж

Прости! Увидимся ль мы снова? И смерть захочет ли свести Две жертвы жребия земного, Как знать! Итак, прости, прости!.. Ты дал мне жизнь, но счастья

(Утонувшему игроку) Кто яму для других копать трудился, Тот сам в неё упал—гласит писанье так. Ты это оправдал, бостонный мой чудак, Топил людей — и

Простосердечный сын свободы, Для чувств он жизни не щадил; И верные черты природы Он часто списывать любил. Он верил темным предсказаньям, И талисманам, и любви,

В Большом театре я сидел, Давали Скопина – я слушал и смотрел.[1] Когда же занавес при плесках опустился, Тогда сказал знакомый мне один: – Что,

Под фирмой иностранной иноземец Не утаил себя никак – Бранится пошло: ясно немец, Похвалит: видно, что поляк.

О! Если б дни мои текли На лоне сладостном покоя и забвенья Свободно от сует земли И далеко от светского волненья, Когда бы, усмиря моё

Дробись, дробись, волна ночная, И пеной орошай брега в туманной мгле. Я здесь стою близ моря на скале, Стою, задумчивость питая, Один, покинув свет, и

Экспромты 1841 года [1] «Очарователен кавказский наш Монако!..» * Очарователен кавказский наш Монако![2] Танцоров, игроков, бретеров в нем толпы; В нем лихорадят нас вино, игра

Графиня Эмилия – Белее чем лилия, Стройней ее талии На свете не встретится. И небо Италии В глазах ее светится, Но сердце Эмилии Подобно Бастилии.

Поверю ль я, чтоб вы хотели Покинуть общество Москвы, Когда от самой колыбели Ее кумиром были вы? Что даст вам скучный брег Невы: Ужель там

I Чума явилась в наш предел; Хоть страхом сердце стеснено, Из миллиона мертвых тел Мне будет дорого одно. Его земле не отдадут, И крест его

Что толку жить!… Без приключений И с приключеньями – тоска Везде, как беспокойный гений, Как верная жена, близка! Прекрасно с шумной быть толпою, Сидеть за

Что толку жить!.. Без приключений И с приключеньями – тоска Везде, как беспокойный гений, Как верная жена, близка; Прекрасно с шумной быть толпою, Сидеть за

Много звезд у летней ночи: Отчего же только две у вас, Очи юга! черны очи! Нашей встречи был недобрый час. Кто ни спросит, звезды ночи

Много звезд у летней ночи, Отчего же только две у вас, Очи юга! Черны очи! Нашей встречи был недобрый час. Кто ни спросит, звезды ночи

Я видел вас: холмы и нивы, Разнообразных гор кусты, Природы дикой красоты, Степей глухих народ счастливый И нравы тихой простоты! Но там, где Терек протекает,

Подобно племени Батыя, Изменит прадедам Кавказ: Забудет брани вещий глас, Оставит стрелы боевые… .. И к тем скалам, где крылись вы, Подъедет путник без боязни,

Воет ветр и свистит пред недальной грозой; По морю, на темный восток, Озаряемый молньей, кидаем волной, Несется неверный челнок. Два гребца в нем сидят с

По произволу дивной власти Я выкинут из царства страсти, Как после бури на песок Волной расшибенный челнок. Пускай прилив его ласкает — Не слышит ласки

1 Мы пьем из чаши бытия С закрытыми очами, Златые омочив края Своими же слезами; 2 Когда же перед смертью с глаз Завязка упадает, И

На склоне гор, близ вод, прохожий, зрел ли ты Беседку тайную, где грустные мечты Сидят задумавшись? Над ними свод акаций: Там некогда стоял алтарь и

Хоть давно изменила мне радость, Как любовь, как улыбка людей, И померкнуло прежде, чем младость, Светило надежды моей, Но судьбу я и мир презираю, Но

Хвала тебе, приют лентяев, Хвала, ученья дивный храм, Где цвёл наш бурный Полежаев Назло завистливым властям. Хвала и вам, студенты-братья…

Велик, богат аул Джемат,[1] Он никому не платит дани; Его стена – ручной булат; Его мечеть – на поле брани. Его свободные сыны В огнях

Светает — вьется дикой пеленой Вокруг лесистых гор туман ночной; Еще у ног Кавказа тишина; Молчит табун, река журчит одна. Вот на скале новорожденный луч

Ночевала тучка золотая На груди утеса-великана; Утром в путь она умчалась рано, По лазури весело играя; Но остался влажный след в морщине Старого утеса. Одиноко

Унылый колокола звон В вечерний час мой слух невольно потрясает, Обманутой душе моей напоминает И вечность и надежду он. И если ветер, путник одинокой, Вдруг

Отворите мне темницу, Дайте мне сиянье дня, Черноглазую девицу, Черногривого коня. Я красавицу младую Прежде сладко поцелую, На коня потом вскочу, В степь, как ветер,

Ужасная судьба отца и сына Жить розно и в разлуке умереть, И жребий чуждого изгнанника иметь На родине с названьем гражданина! Но ты свершил свой

Вы мне однажды говорили, Что не привыкли в свете жить: Не спорю в этом;— но не вы ли Себя заставили любить? Всё, что привычкою другие

Ты помнишь ли, как мы с тобою Прощались позднею порою? Вечерний выстрел загремел, И мы с волнением внимали… Тогда лучи уж догорали И на море

Ты молод. Цвет твоих кудрей Не уступает цвету ночи, Как день твои блистают очи При встрече радостных очей; Ты, от души смеясь смешному, Как скуку

Ты мог быть лучшим королем, Ты не хотел. Ты полагал Народ унизить под ярмом. Но ты французов не узнал! Есть суд земной и для царей.

Тучки небесные, вечные странники! Степью лазурною, цепью жемчужною Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники С милого севера в сторону южную. Кто же вас гонит:

Нет! мир совсем пошел не так; Обиняков не понимают; Скажи не просто: ты дурак,— За комплимент уж принимают! Всё то, на чем ума печать, Они

Сидел рыбак веселый На берегу реки, И перед ним по ветру Качались тростники. Сухой тростник он срезал И скважины проткнул, Один конец зажал он, В

(Восточное сказание) В песчаных степях аравийской земли Три гордые пальмы высоко росли. Родник между ними из почвы бесплодной, Журча, пробивался волною холодной, Хранимый, под сенью

Тебе, Кавказ, суровый царь земли, Я посвящаю снова стих небрежный. Как сына ты его благослови И осени вершиной белоснежной; От юных лет к тебе мечты

Посвящение Пускай слыву я старовером, Мне всё равно — я даже рад: Пишу Онегина размером; Пою, друзья, на старый лад. Прошу послушать эту сказку! Ее

В глубокой теснине Дарьяла, Где роется Терек во мгле, Старинная башня стояла, Чернея на черной скале. В той башне высокой и тесной Царица Тамара жила:

Не робей, краса младая, Хоть со мной наедине; Стыд ненужный отгоняя, Подойди – дай руку мне. Не тепла твоя светлица, Не мягка постель твоя, Но

Я не крушуся о былом, Оно меня не усладило. Мне нечего запомнить в нем, Чего б тоской не отравило! Как настоящее, оно Страстями чудными облито

Мне любить до могилы творцом суждено, Но по воле того же творца Всё, что любит меня, то погибнуть должно Иль, как я же, страдать до

Мне любить до могилы творцом суждено! Но по воле того же творца Всё, что любит меня, то погибнуть должно Иль, как я же, страдать до

Не могу на родине томиться, Прочь отсель, туда, в кровавый бой. Там, быть может, перестанет биться Это сердце, полное тобой. Нет, я не прошу твоей

Мгновенно пробежав умом Всю цепь того, что прежде было,- Я не жалею о былом: Оно меня не усладило. Как настоящее, оно Страстями бурными облито И

Люблю, когда, борясь с душою, Краснеет девица моя: Так перед вихрем и грозою Красна вечерняя заря. Люблю и вздох, что ночью лунной В лесу из

I Взгляни, как мой спокоен взор, Хотя звезда судьбы моей Померкнула с давнишних пор И с нею думы светлых дней. Слеза, которая не раз Рвалась

Как-то раз перед толпою Соплеменных гор У Казбека с Шат-горою Был великий спор. “Берегись!- сказал Казбеку Седовласый Шат,- Покорился человеку Ты недаром, брат! Он настроит

Спеша на север издалека, Из теплых и чужих сторон, Тебе, Казбек, о страж востока, Принес я, странник, свой поклон. Чалмою белою от века Твой лоб

Не дождаться мне, видно, свободы, А тюремные дни будто годы; И окно высоко над землей! И у двери стоит часовой! Умереть бы уж мне в

Погаснул день на вышинах небесных, Звезда вечерняя лиет свой тихий свет; Чем занят бедный мой сосед? Чрез садик небольшой, между ветвей древесных, Могу заметить я,

Кто б ни был ты, печальный мой сосед, Люблю тебя, как друга юных лет, Тебя, товарищ мой случайный, Хотя судьбы коварною игрой Навеки мы разлучены

Я памятью живу с увядшими мечтами, Виденья прежних лет толпятся предо мной, И образ твой меж них, как месяц в час ночной Между бродящими блистает

Я видел сон: прохладный гаснул день, От дома длинная ложилась тень, Луна, взойдя на небе голубом, Играла в стёклах радужным огнём. Всё было тихо, как

В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я; Глубокая еще дымилась рана, По капле кровь точилася моя. Лежал один я

Люблю я солнце осени, когда, Меж тучек и туманов пробираясь, Оно кидает бледный, мёртвый луч На дерево, колеблемое ветром, И на сырую степь. Люблю я

Как солнце зимнее прекрасно, Когда, бродя меж серых туч, На белые снега напрасно Оно кидает слабый луч!.. Так точно, дева молодая, Твой образ предо мной

Если, друг, тебе сгрустнется, Ты не дуйся, не сердись: Все с годами пронесется – Улыбнись и разгрустись. Дев измены молодые, И неверный путь честей, И

Отмщенье, государь, отмщенье! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу, Чтоб казнь его в позднейшие века Твой правый суд потомству возвестила, Чтоб видел

Ласкаемый цветущими мечтами, Я тихо спал, и вдруг я пробудился, Но пробужденье тоже было сон. И, думая, что цепь обманчивых Видений мной разрушена, я вдвое

Закат горит огнистой полосою, Любуюсь им безмолвно под окном, Быть может, завтра он заблещет надо мною Безжизненным, холодным мертвецом. Одна лишь дума в сердце опустелом,

Оборвана цепь жизни молодой, Окончен путь, бил час, пора домой, Пора туда, где будущего нет, Ни прошлого, ни вечности, ни лет; Где нет ни ожиданий,

Смело верь тому, что вечно, Безначально, бесконечно Что прошло и что настанет, Обмануло иль обманет. Если сердце молодое Встретит пылкое другое, При разлуке, при свиданье

Слышу ли голос твой Звонкий и ласковый, Как птичка в клетке, Сердце запрыгает; Встречу ль глаза твои Лазурно-глубокие, Душа им навстречу Из груди просится, И

Слова разлуки повторяя, Полна надежд душа твоя, Ты говоришь: есть жизнь другая, И смело веришь ей… но я?.. Оставь страдальца! Будь покойна: Где б ни

Слепец, страданьем вдохновенный, Вам строки чудные писал, И прежних лет восторг священный, Воспоминаньем оживленный, Он перед вами изливал. Он вас не зрел, но ваши речи,

Скажу, любезный мой приятель, Ты для меня такой смешной, Ты муз прилежный обожатель, Им даже жертвуешь собой!.. Напрасно, милый друг! Коварных К себе не приманишь

Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и

Есть у меня твой силуэт, Мне мил его печальный цвет; Висит он на груди моей, И мрачен он, как сердце в ней. В глазах нет

Сижу я в комнате старинной Один с товарищем моим, Фонарь горит, и тенью длинной Пол омрачен. Как легкий дым, Туман окрестность одевает, И хладный ветер

Опять, опять я видел взор твой милый, Я говорил с тобой. И мне былое, взятое могилой, Напомнил голос твой. К чему?- другой лобзает эти очи

Се Маккавей-водопийца[1] кудрявые речи раскинул, как сети: Злой сердцелов! Ожидает добычи, рекая в пустыне, Сухосплетенные мышцы расправил и, корпий Вынув клоком из чутких ушей, уловить

Свершилось! полно ожидать Последней встречи и прощанья! Разлуки час и час страданья Придут – зачем их отклонять! Ах, я не знал, когда глядел На чудные

Почтим приветом остров одинокой, Где часто, в думу погружен, На берегу о Франции далекой Воспоминал Наполеон! Сын моря, средь морей твоя могила! Вот мщение за

Как? вы поэта огорчили И не наказаны потом? Три года ровно вы шутили Его любовью и умом? Нет! вы не поняли поэта, Его души печальный

Я проводил тебя со слезами; но ты удалилась, чужда сожалений и слез. Где долго ожиданный день, столько радости мне обещавший? – погиб он! – но

1 В уме своем я создал мир иной И образов иных существованье; Я цепью их связал между собой, Я дал им вид, но не дал

Русалка плыла по реке голубой, Озаряема полной луной; И старалась она доплеснуть до луны Серебристую пену волны. И шумя и крутясь, колебала река Отраженные в

Когда я унесу в чужбину Под небо южной стороны Мою жестокую кручину, Мои обманчивые сны, И люди с злобой ядовитой Осудят жизнь мою порой, Ты

Хоть бегут по струнам моим звуки веселья, Они не от сердца бегут; Но в сердце разбитом есть тайная келья, Где черные мысли живут. Слеза по

Коварной жизнью недовольный,[1] Обманут низкой клеветой, Летел изгнанник самовольный В страну Италии златой. «Забуду ль вас, сказал он, други? Тебя, о севера вино? Забуду ль,

Коварной жизнью недовольный, Обманут низкой клеветой, Летел изгнанник самовольный В страну Италии златой. «Забуду ль вас, — сказал он, — други? Тебя, о севера вино?

Стояла серая скала на берегу морском; Однажды на чело ее слетел небесный гром. И раздвоил ее удар, — и новою тропой Между разрозненных камней течет

Невинный нежною душой, Не знавши в юности страстей прилив, Ты можешь, друг, сказать с какой-то простотою: Я был счастлив!.. Кто, слишком рано насладившись, Живет, в

В те дни, когда уж нет надежд, А есть одно воспоминанье, Веселье чуждо наших вежд, И легче на груди страданье.

Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни темной старины заветные преданья

О грезах юности томим воспоминаньем, С отрадой тайною и тайным содроганьем, Прекрасное дитя, я на тебя смотрю… О, если б знало ты, как я тебя