Бальмонт Константин Дмитриевич Стихи

В венке из весенних цветов, Цветов полевых, Овеян вещаньями прошлых веков, В одеждах волнистых, красиво-живых, На белом коне, Тропою своей, Я еду, Ярило, среди Белорусских

Я тихо сплю на дне морском, Но близок мир земли. Я вижу, верховым путем Проходят корабли. И видя бледность глубины И жемчуга ее, Я вспоминаю

Я тебя закутаю Дремой грез пленительных, Я тебя опутаю Сетью тонких трав, Нежно забаюкаю Сказкой ласк томительных, Замедленной мукою Сладостных отрав. Ты вздохнешь, влюбленная, Побледнев

Я сбросил ее с высоты, И чувствовал тяжесть паденья. Колдунья прекрасная! Ты Придешь, но придешь — как виденье! Ты мучить не будешь меня, А радовать

Я с ужасом теперь читаю сказки – Не те, что все мы знаем с детских лет. О, нет: живую боль – в ее огласке Чрез

Я с ужасом теперь читаю сказки — Не те, что все мы знаем с детских лет. О, нет: живую боль — в ее огласке Чрез

Я с каждым могу говорить на его языке, Склоняю ли взор свой к ручью или к темной реке. Я знаю, что некогда, в воздухе, темном

Катерине Алексеевне Андреевой Я расстался с печальной Луною, — Удалилась царица небес, Там, в горах, за их черной стеною, Ее лик омраченный исчез. И в

Я полюбил свое беспутство, Мне сладко падать с высоты. В глухих провалах безрассудства Живут безумные цветы. Я видел стройные светила, Я был во власти всех

Я ненавижу человечество, Я от него бегу спеша. Мое единое отечество — Моя пустынная душа. С людьми скучаю до чрезмерности, Одно и то же вижу

Я не из тех, чье имя легион, Я не из царства духов безымянных. Пройдя пути среди равнин туманных, Я увидал безбрежный небосклон. В моих зрачках

Я не знаю, что такое — презрение, Презирать никого не могу. У самого слабого были минуты рокового горения, И с тайным восторгом смотрю я в

Я не знаю, как же быть? Продолжать или забыть? Через улицу, давно, Из окна смотрю в окно. И давно ко мне приник, Сквозь окно, далекий

Я не знаю мудрости годной для других, Только мимолетности я влагаю в стих. В каждой мимолетности вижу я миры, Полные изменчивой радужной игры. Не кляните,

Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасавшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем

Я люблю тебя больше, чем Море, и Небо, и Пение, Я люблю тебя дольше, чем дней мне дано на земле. Ты одна мне горишь, как

Я люблю далекий след – от весла, Мне отрадно подойти – вплоть до зла, И его не совершив – посмотреть, Как костер, вдали за мной

Я люблю далекий след — от весла, Мне отрадно подойти — вплоть до зла, И его не совершив — посмотреть, Как костер, вдали за мной

Я ласкал ее долго, ласкал до утра, Целовал ее губы и плечи. И она наконец прошептала: «Пора! Мой желанный, прощай же — до встречи». И

Я как облако в миг равнодушного таянья, Я храню еще отблеск последних лучей, Но во мне уже нет ни надежд, ни раскаянья, Ни тревоги земной,

Я знаю, что значит — безумно рыдать, Вокруг себя видеть пустыню бесплодную, Что значит — с отчаяньем в зиму холодную Напрасно весны ожидать. Но знаю

Я знаю людей с голубыми глазами, Я знаю, что принято думать о них. Но это молчание Неба над нами Не есть ли горящий безмолвием стих?

М.А. Лoxвицкой Я знал, что, однажды тебя увидав, Я буду любить тебя вечно. Из женственных женщин богиню избрав, Я жду — я люблю — бесконечно.

Я заснул на распутьи глухом. В высоте, на небесные кручи, Поднимались тяжелые тучи. Это было не ночью, а днем. Я лежал на избитом пути, На

Уж ночь зажигает лампады Пред ликом пресветлым Творца Пленителен ропот прохлады, И водная даль — без конца. Мечта напевает мне, вторя. «Мой милый, желанный… Приду!»

Я вольный ветер, я вечно вею, Волную волны, ласкаю ивы, В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею, Лелею травы, лелею нивы. Весною светлой, как вестник мая, Целую

Я войду в зачарованный грот, Я узнаю всю сладость земную, Там красавица милого ждет, Я воздушно ее поцелую. Горячо к ней прижмусь и прильну, В

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце И синий кругозор. Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце И выси гор. Я в этот

Я в глазах у себя затаил Отраженье сокровищ чужих, Красоту позабытых могил, И другим недосказанный стих. Я в душе у себя отыскал Гармонически бьющий родник:

Я буду ждать тебя мучительно, Я буду ждать тебя года, Ты манишь сладко-исключительно, Ты обещаешь навсегда. Ты вся – безмолвие несчастия, Случайный свет во мгле

Я боюсь, что любовью кипучей Я, быть может, тебя оскорбил. Милый друг, это чувство нахлынуло тучей, Я бороться не мог, я тебя полюбил. О, прости!

Я больше ни во что не верю, Как только в муку и печаль, И в бесконечную потерю, И в отнимающую даль. Я был, как все,

Я больше ее не люблю, А сердце умрет без любви. Я больше ее не люблю, – И жизнь мою смертью зови. Я – буря, я

Я – изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты – предтечи, Я впервые открыл в этой речи уклоны, Перепевные, гневные, нежные звоны. Я –

Я — изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты — предтечи, Я впервые открыл в этой речи уклоны, Перепевные, гневные, нежные звоны. Я —

Милая юная девушка, с глазами как сказка прекрасными, Как сказка, которую в детстве читал, С глазами, где небо воздушное зарницами светит неясными, Ты видишь, ты

Южный полюс Луны задремал, он уснул между гор величавых, Поражающих правильной формой своей. Это мысль, заключенная в стройных октавах, Эти горы живут без воды, в

Эльзи! Красавица горной Шотландии! Я люблю тебя, Эльзи! Лунный луч проскользнул через высокое окно. Лунный лик потерялся за сетью развесистых елей. Как прекрасен полуночный час!

Электрон, камень-Алатырь, Горюч-могуч-янтарь! Гори! На нас восстал Упырь, Отвратных гадов царь! Заветный камень-Светозар, Рожденье волн морских! Как в Море — глубь, в тебе — пожар.

Я на землю смотрю с голубой высоты. Я люблю эдельвейс, неземные цветы, Что растут далеко от обычных оков, Как застенчивый сон заповедных снегов. С голубой

Шиповник алый, Шиповник белый. Один — усталый, И онемелый, Другой — влюбленный, Лениво-страстный, Душистый, сонный, И красный, красный. Едва вздыхая, И цепенея, В дыханьи мая

Счастливая девушка Шестнадцати лет! О, возраст влюбленности И быстрых побед! О, миг пробуждения, Румяный расцвет! Весь мир вам — как житница, Он нам только пуст.

Из тонкой шелковинки я ниточку пряду, По тонкой шелковинке тебя я поведу. Кусочек перламутра — лампадочка моя, В жемчужные покои войдем мы, ты и я.

В день четверга, излюбленный у нас, Затем что это праздник всех могучих, Мы собрались в предвозвещенный час. Луна была сокрыта в дымных тучах, Возросших как

Как во стольном том во городе во Киеве был пир, Как у ласкового Князя пир идет на целый мир. Пированье, столование, почестный стол, Словно день

Я опустил свой лот. Мой лот — до дна морей. Я смерил глубину всех внятных океанов. Я был во всех домах. Стоял у всех дверей.

«Что ты слышишь в горах?» ты спросила меня. «Что ты слышишь в горах?» я спросил. «Расскажи мне сначала.» «Пробужденье веселого летнего дня», Ты с улыбкою

Что мне больше нравится в безднах мировых, И кого отметил я между всех живых? Альбатроса, коршуна, тигра, и коня, Жаворонка, бабочку, и цветы огня. Альбатрос

Что достойно, что бесчестно, Что умам людским известно, Что идет из рода в род, Все, чему в цепях не тесно, Смертью тусклою умрет Мне людское

Читатель душ людских, скажи нам, что прочел ты? Страницы Юности? Поэмы Красоты? — О, нет, затасканы, истерты, темны, желты В томах людской души несчетные листы.

В неком крае, блестками богатом, Протекает шесть и шесть ключей, Млеком, медом, серебром, и златом, В вечном свете огненных лучей. Белый, желтый, и блестяще-белый, Ярко-желтый,

Зорко глядит Световит, Из Арконы взирает он вдаль, В драгоценных камнях. Чаровническим светом горит Изумруд, хризолит, и карбункул, и горный хрусталь. На четыре конца мировых

Шумящий день умчался к дням отшедшим. И снова ночь. Который в мире раз? Не думай — или станешь сумасшедшим. Я твой опять, я твой, полночный

Как ни странно это слышать, все же истина верна: — Свет противник, мрак помощник прорастанию зерна. Под землею призрак жизни должен выждать нужный срок, Чтобы

Черные вороны, воры играли над нами. Каркали. День погасал. Темными снами Призрак наполнил мне бледный бокал. И, обратившись лицом к погасающим зорям, Пил я, закрывши

Шел наймит в степи широкой, Видит чудо: Стая змей Собралась, свилась, как лента, как дракон зеленоокий, В круг сложилась океанский переливчатых огней, В средоточьи, на

Черемухой душистой с тобой опьянены, Мы вдруг забыли утро, и вдруг вступили в сны. И утро превратилось в моря без берегов, Моря плавучих тучек, ветвей,

(ирландская легенда) В Донегале, на острове, полном намеков и вздохов, Намеков и вздохов приморских ветров, Где в минувшие дни находилось Чистилище, — А быть может

Чем выше образ твой был вознесен во мне, Чем ярче ты жила как светлая мечта, Тем ниже ты теперь в холодной глубине, Где рой морских

Человечек современный, низкорослый, слабосильный, Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин, Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный, Вся душа его, душонка — точно из морщин. Вечно должен

Князю А.И.Урусову

1 Мне говорила мать моя, Что в том едином первочасье Не закричал, родившись, я, А был в таинственном безгласье. Мой первый час — не первый

Я шёл по лесу. Лес тёмный был Так странно зачарован. И сам кого-то я любил, И сам я был взволнован. Кто так разнежил облака, —

(медленные строки) 1 Между скал, под властью мглы, Спят усталые орлы. Ветер в пропасти уснул, С Моря слышен смутный гул. Там, над бледною водой, Глянул

Чайка, серая чайка с печальными криками носится Над холодной пучиной морской. И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы Так полны безграничной тоской? Бесконечная даль. Неприветное

Конь Ильи копытом звонким бьет, рождается криница, Ключ лесной освободился из подземного жерла. Сам Илья в тот миг стремился, улетал в простор как птица, А

Точно из легкого камня изсечены, В воду глядят лепестки белоснежные. Собственным образом пристально встречены, Вглубь заглянули цветы безмятежные. Мягкое млеет на них трепетание, Двойственно-бледны, растут

Я цветок, и счастье аромата, Мне самой Судьбою суждено, От восхода Солнца до заката Мне дышать, любить и жить дано. А с закатом, в пышной

Умер бедный цветок на груди у тебя, Он навеки поблек и завял, Но он умер тревожно и нежно любя, Он недаром страдал. Долго ждал он

Отчего цветет цветок, Разгадать никто не мог. Но цветок всегда цветет, День за днем, за годом год. И за годом год, всегда, Светит вечером Звезда.

Царь Огненный Щит, на коне восьминогом, Над миром поставленный богом Белбогом, С Востока на Запад проходит свой путь. И конь его — белый, и конь

Царство тихих звуков, ты опять со мной, Маятник невнятный бьется за стеной. В ровном коридоре мерные шаги. Близкие ли это? Злые ли враги? Я люблю

Я не был никогда такой, как все. Я в самом детстве был уже бродяга, Не мог застыть на узкой полосе. Красив лишь тот, в ком

Звуки лютни в свете лунном, Словно сказка, неживые, В сновиденьи многострунном Слезы флейты звуковые. Лики сонных белых лилий В озерной зеркальной влаге, Призрак ангелов, их

Хочу быть дерзким, хочу быть смелым, Из сочных гроздий венки свивать. Хочу упиться роскошным телом, Хочу одежды с тебя сорвать! Хочу я зноя атласной груди,

Мы боимся — мы делим — дробим Наш восторг пред возникшей картиной. О, хоть раз я хочу быть любим С беззаветностью — пусть хоть звериной!

Хорошо ль тебе, девица, Там глубоко под землей? Ты была цветок, и птица, Праздник мой! Хорошо ль тебе, девица, Так глубоко под землей? Ты, как

Неугомонный ход морей, Темно-зеленых вод. Нагроможденье голышей В какой-то склепный свод. И это в долгой цепи дней, И так за годом год. Где Море —

Можно вздрогнуть от звука шагов, Не из чувства обмана, А из жажды остаться вдвоем в нетревожимом счастии снов, Под владычеством чары, воздушной, как грань облаков,

Высоко на парижской Notre Dame Красуются жестокие химеры. Они умно уселись по местам. В беспутстве соблюдая чувство меры, И гнусность доведя до красоты, Они могли

Люблю тебя, законченность сонета, С надменною твоею красотой, Как правильную четкость силуэта Красавицы изысканно-простой, Чей стан воздушный, с грудью молодой, Хранит сиянье матового света, В

Спавший тридцать лет Илья, Вставший в миг один, Тайновидец бытия, Русский исполин. Гении долгих вещих снов, Потерявших счет, Наших Муромских лесов, Топей и болот. Гений

Если б эта детская душа Нашим грешным миром овладела, Мы совсем утратили бы тело, Мы бы, точно тени, чуть дыша, Встали у небесного предела. Там,

Мне снилось множество цветов, Багряных, алых, золотистых, Сапфирно-синих лепестков, И снов, застывших в аметистах. Но между всех цветочных сил, Я видел, в призрачной картине, Что

Нинике. Спи, моя деточка, глазки свои закрывая, Спи, моя девочка, птичка моя полевая, Светлоголовка, усни, хорошо тебе будет, Спи, моя деточка, Бог тебя завтра разбудит.

Катаясь на коньках, На льду скользила Фея. Снежинки, тихо рея, Рождались в облаках. Родились — и скорей, Сюда, скорей, скорее. Из мира снежных фей К

Бронзовка — жук изумрудный, Очень приятный для взгляда. В дружбе он жил обоюдной С Феей волшебного сада. Вместе по дикой рябинке В час проходили урочный.

К Фее в замок собрались Мошки и букашки. Перед этим напились Капелек с ромашки. И давай жужжать, галдеть В зале паутинной, Точно выискали клеть, А

Фея в печку поглядела. Пламя искрилось и рдело. Уголёчки от осины Были ярки как рубины. И сказала Фея: Если, Здесь, пред пламенем горящим, Я сижу

Говорили мне, что Фея, Если даже и богата, Если ей дарит лилея Много снов и аромата,— Все ж, чтоб в замке приютиться, Нужен ей один

Солнечной Нинике, с светлыми глазками — Этот букетик из тонких былинок. Ты позабавишься Фейными сказками, После — блеснешь мне зелеными глазками,— В них не хочу

Царь муравейный С свитой фейной Вздумал войну воевать. Всех он букашек, С кашек, с ромашек, Хочет теперь убивать. Фея вздыхает, Фея не знает, Как же

Мне девочка сказала: Ты — мой Волшебный Фей. О, нужно очень мало Для полевых стеблей! Им дай лишь каплю влаги, Им дай один лишь луч,

Фата Моргана, Замки, узоры, цветы и цвета, Сказка, где каждая краска, черта С каждой секундой — не та, Фата Моргана Явственно светит лишь тем, кто,

Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья, Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез; Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет И роптанью ветра

Уходит светлый май. Мой небосклон темнеет. Пять быстрых лет пройдет, – мне минет тридцать лет. Замолкнут соловьи, и холодом повеет, И ясных вешних дней навек

На вершине горной коршун прокричал, Ветер этот возглас до меня домчал, Я рассвет весенний не один встречал. Солнце протянуло острые лучи, И они зардели, ярко-горячи,

Я нарвал черемухи душистой, Освеженной утреннею мглой. Как в ней много пьяности росистой. Милая, скорей окно открой’ Я тебя к тебе самой ревную, Я тебя

Я нашел в лесу цветок, Он такой был легкий, нежный, И рукой моей небрежной Сломан тонкий стебелек. Много я сорвал цветов, И ликующих и бледных,

Лишь только там, на западе, в тумане, Утонет свет поблекнувшего дня, Мои мечты, как мертвые в Бретани, Неумолимо бродят вкруг меня. Надежды, осужденные заране, Признания,