Ахматова Анна Андреевна Стихи

А. Козловскому

Я умею любить. Умею покорной и нежною быть. Умею заглядывать в очи с улыбкой Манящей, призывной и зыбкой. И гибкий мой стан так воздушен и

Я улыбаться перестала, Морозный ветер губы студит, Одной надеждой меньше стало, Одною песней больше будет. И эту песню я невольно Отдам на смех и поруганье,

Я у музыки прошу Пощады в день осенний, Чтоб в ней не слышался опять Тот голос — страшной тени.

Я так молилась: «Утоли Глухую жажду песнопенья!» Но нет земному от земли И не было освобожденья. Как дым от жертвы, что не мог Взлететь к

Я спросила у кукушки, Сколько лет я проживу… Сосен дрогнули верхушки. Желтый луч упал в траву. Но ни звука в чаще свежей… Я иду домой,

Я сошла с ума, о мальчик странный, В среду, в три часа! Уколола палец безымянный Мне звенящая оса. Я ее нечаянно прижала, И, казалось, умерла

‘Я смертельна для тех, кто нежен и юн. Я птица печали. Я — Гамаюн. Но тебя, сероглазый, не трону, иди. Глаза я закрою, я крылья

Я слышу иволги всегда печальный голос И лета пышного приветствую ущерб, А к колосу прижатый тесно колос С змеиным свистом срезывает серп. И стройных жниц

Я с тобой, мой ангел, не лукавил, Как же вышло, что тебя оставил За себя заложницей в неволе Всей земной непоправимой боли? Под мостами полыньи

Я с тобой не стану пить вино, Оттого что ты мальчишка озорной. Знаю я — у вас заведено С кем попало целоваться под луной. А

Я пришла сюда, бездельница, Все равно мне, где скучать! На пригорке дремлет мельница. Годы можно здесь молчать. Над засохшей повиликою Мягко плавает пчела; У пруда

Александру Блоку

Я подымаю трубку — я называю имя, Мне отвечает голос — какого на свете нет… Я не так одинока, проходит тот смертный холод, Тускло вокруг

Я окошка не завесила, Прямо в горницу гляди. Оттого мне нынче весело, Что не можешь ты уйти. Называй же беззаконницей, Надо мной глумись со зла:

Я не люблю цветы — они напоминают Мне похороны, свадьбы и балы, Для ужина накрытые столы . . . . . . . . .

Я не любила с давних дней, Чтобы меня жалели, А с каплей жалости твоей Иду, как с солнцем в теле. Вот отчего вокруг заря. Иду

Я не любви твоей прошу. Она теперь в надежном месте. Поверь, что я твоей невесте Ревнивых писем не пишу. Но мудрые прими советы: Дай ей

Я не знаю, ты жив или умер,— На земле тебя можно искать Или только в вечерней думе По усопшем светло горевать. Все тебе: и молитва

Я не была здесь лет семьсот, Но ничего не изменилось… Все так же льется Божья милость С непререкаемых высот, Все те же хоры звезд и

Я научилась просто, мудро жить, Смотреть на небо и молиться Богу, И долго перед вечером бродить, Чтоб утомить ненужную тревогу. Когда шуршат в овраге лопухи

Я любимого нигде не встретила: Столько стран прошла напрасно. И, вернувшись, я Отцу ответила: ‘Да, Отец! — твоя земля прекрасна. Нежило мне тело море синее,

Я именем твоим не оскверняю уст. Ничто греховное мой сон не посещает, Лишь память о тебе как тот библейский куст Семь страшных лет мне путь

Я играю в ту самую игру, От которой я и умру. Но лучшего ты мне придумать не мог, Но зачем же такой переполох?

Я и плакала и каялась, Хоть бы с неба грянул гром! Сердце темное измаялось В нежилом дому твоем. Боль я знаю нестерпимую, Стыд обратного пути…

Я знаю, ты моя награда За годы боли и труда, За то, что я земным отрадам Не предавалась никогда, За то, что я не говорила

. . . . . . . . . . . . . . . Я знаю, с места не сдвинуться Под тяжестью Виевых век.

Я живу, как кукушка в часах, Не завидую птицам в лесах. Заведут – и кукую. Знаешь, долю такую Лишь врагу Пожелать я могу.

Я еще сегодня дома, Но уже Все немножко незнакомо — Вещи в тайном мятеже. И шушукаются, словно Где им? что им? — без меня, Будто

Я давно не верю в телефоны, В радио не верю, в телеграф. У меня на все свои законы И, быть может, одичалый нрав. Всякому зато

Я горькая и старая. Морщины Покрыли сетью жёлтое лицо, Спина согнулась, и трясутся руки. А мой палач глядит весёлым взором И хвалится искусною работой, Рассматривая

Я гибель накликала милым, И гибли один за другим. О, горе мне! Эти могилы Предсказаны словом моим. Как вороны кружатся, чуя Горячую свежую кровь, Так

Я выбрала тех, с кем хотела молчать В душистом спокойном тепле, Какое мне дел, что тень та опять На черном мелькнула стекле?

Я всем прощение дарую И в Воскресение Христа Меня предавших в лоб целую, А не предавшего – в уста.

Я видел поле после града И зачумленные стада, Я видел грозди винограда, Когда настали холода. Еще я помню, как виденье, Степной пожар в ночной тиши…

Я в этой церкви слушала Канон Андрея Критского в день строгий и печальный, И с той поры великопостный звон Все семь недель до полночи пасхальной

Я была тебе весной и песней, А потом была еще чудесней, А теперь меня на свете нет.

Я бросила тысячи звонниц В мою ледяную Неву, И я королевой бессониц С той ночи повсюду слыву.

В прошлое давно пути закрыты, И на что мне прошлое теперь? Что там?- окровавленные плиты Или замурованная дверь, Или эхо, что еще не может Замолчать,

Отрывок из стихотворения Городу Пушкина Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли… Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ, Одичалые розы пурпурным шиповником стали, А

…это тот, кто сам мне подал цитру В тихий час земных чудес, Это тот, кто на твою палитру Бросил радугу с небес.

Это скуки первый слой …самой злой, Но минуй его скорее — дальше, глубже — в ту аллею, где лишь сосен тишина и случайная луна, а

Это рысьи глаза твои, Азия, Что-то высмотрели во мне, Что-то выдразнили подспудное, И рожденное тишиной, И томительное, и трудное, Как полдневный термезский зной. Словно вся

Это просто, это ясно, Это всякому понятно, Ты меня совсем не любишь, Не полюбишь никогда. Для чего же так тянуться Мне к чужому человеку, Для

Это и не старо и не ново, Ничего нет сказочного тут. Как Отрепьева и Пугачева, Так меня тринадцать лет клянут. Неуклонно, тупо и жестоко И

Отрывок из поэмы «Реквием». Это было, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался Возле тюрем своих Ленинград. И когда, обезумев от муки,

Эта встреча никем не воспета, И без песен печаль улеглась. Наступило прохладное лето, Словно новая жизнь началась. Сводом каменным кажется небо, Уязвленное желтым огнем, И

В то время я гостила на земле. Мне дали имя при крещенье — Анна, Сладчайшее для губ людских и слуха. Так дивно знала я земную

Могла ли Биче словно Дант творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить… Но, Боже, как их замолчать заставить!

Шутки — шутками, а сорок Гладких лет в тюрьме, Пиршества из черствых корок, Чумный страх во тьме, Одиночество такое, Что — сейчас в музей, И

Широко распахнуты ворота, Липы нищенски обнажены, И темна сухая позолота Нерушимой вогнутой стены. Гулом полны алтари и склепы, И за Днепр широкий звон летит. Так

Широк и желт вечерний свет, Нежна апрельская прохлада. Ты опоздал на много лет, Но все-таки тебе я рада. Сюда ко мне поближе сядь, Гляди веселыми

Шепчет: ‘Я не пожалею Даже то, что так люблю — Или будь совсем моею, Или я тебя убью’. Надо мной жужжит, как овод, Непрестанно столько

Шелестит, опадая орешник, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Где алмазный

Шелестит о прошлом старый дуб. Лунный луч лениво протянулся. Я твоих благословенных губ Никогда мечтою не коснулся. Бледный лоб чадрой лиловой сжат. Ты со мною.

Чугунная ограда, Сосновая кровать. Как сладко, что не надо Мне больше ревновать. Постель мне стелют эту С рыданьем и мольбой; Теперь гуляй по свету Где

Чтоб я не предавалась суесловью. А между ними маленькая дверь. Железная, запачканная кровью.

Что-то неладно со мною опять… Сердце колотится сиро. Кровь мою солнцу пора показать, Старому лекарю мира!

Что у нас общего? Стрелка часов И направление ветра? Иль в глубине оснеженных лесов Очерк мгновенного кедра. Сон? — что как будто ошибся дверьми И

Что ты можешь еще подарить? — Той сияющей сущности пламя, Вечность вечную и меж камнями Место, где мои кости сложить. Кто придумал тебя, кто привел

…что с кровью рифмуется Кровь отравляет И самой кровавой в мире бывает.

Что нам разлука? — Лихая забава, Беды скучают без нас, — Спьяну ли валится в горницу слава, Бьет ли тринадцатый час. Или забыты, забиты, за…

Что войны, что чума? – конец им виден скорый, Их приговор почти произнесен. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен?

1 У кладбища направо пылил пустырь, А за ним голубела река. Ты сказал мне: “Ну что ж, иди в монастырь Или замуж за дурака…” Принцы

Сегодня я туда вернусь, Где я была весной. Я не горюю, не сержусь, И только мрак со мной. Как он глубок и бархатист, Он всем

Чернеет дорога приморского сада, Желты и свежи фонари. Я очень спокойная. Только не надо Со мною о нем говорить. Ты милый и верный, мы будем

Черная вилась дорога, Дождик моросил, Проводить меня немного Кто-то попросил. Согласилась, да забыла На него взглянуть, А потом так странно было Вспомнить этот путь. Плыл

Отрывок из цикла «Шиповник цветет». Ты стихи мои требуешь прямо… Как-нибудь проживешь и без них. Пусть в крови не осталось и грамма, Не впитавшего горечи

Я гашу те заветные свечи, Мой окончен волшебный вечер, — Палачи, самозванцы, предтечи И, увы, прокурорские речи, Все уходит — мне снишься ты. Доплясавший свое

Чем хуже этот век предшествующих? Разве Тем, что в чаду печали и тревог Он к самой черной прикоснулся язве, Но исцелить ее не мог. Еще

Чем хуже этот век предшествовавших? Разве Тем, что в чаду печалей и тревог Он к самой черной прикоснулся язве, Но исцелить ее не мог? Еще

Целый день провела у окошка И томилась: ‘Скорей бы гроза’. Раз у дикой затравленной кошки Я заметил такие глаза. Верно, тот, кого ждешь, не вернется,

Н.В.Н.

Цветы, холодные от рос И близкой осени дыханья, Я рву для пышных, жарких кос, Еще не знавших увяданья. В их ночи душно-смоляной, Повитой сладостною тайной,

Цветов и неживых вещей Приятен запах в этом доме. У грядок груды овощей Лежат, пестры, на черноземе. Еще струится холодок, Но с парников снята рогожа.

I Пятым действием драмы Веет воздух осенний, Каждая клумба в парке Кажется свежей могилой. Оплаканы мертвые горько. Со всеми врагами в мире Душа моя ныне.

Н.В.Н.

А в переулке забор дощатый… Н. Г.

Хулимые, хвалимые, Ваш голос прост и дик. Вы — непереводимые Ни на один язык. Войдете вы в забвение, Как люди входят в храм. Мое благословение

Мне все твоя мерещится работа, Твои благословенные труды: Лип, навсегда осенних, позолота И синь сегодня созданной воды. Подумай, и тончайшая дремота Уже ведет меня в

Хочешь знать, как все это было? – Три в столовой пробило, И, прощаясь, держась за перила, Она словно с трудом говорила: “Это все… Ах нет,

Хочешь знать, как все это было? — Три в столовой пробило, И, прощаясь, держась за перила, Она словно с трудом говорила: «Это все… Ах нет,

Хорошо поют синицы, У павлина яркий хвост, Но милее нету птицы Вашей славной ‘Алконост’

Хорошо здесь: и шелест, и хруст; С каждым утром сильнее мороз, В белом пламени клонится куст Ледяных ослепительных роз. И на пышных парадных снегах Лыжный

Хорони, хорони меня, ветер! Родные мои не пришли, Надо мною блуждающий ветер И дыханье тихой земли. Я была, как и ты, свободной, Но я слишком

Е. С. Булгаковой

Хвалы эти мне не по чину, И Сафо совсем ни при чем. Я знаю другую причину, О ней мы с тобой не прочтем. Пусть кто-то

Памяти Иннокентия Анненского

Уходи опять в ночные чащи, Там поет бродяга-соловей, Слаще меда, земляники слаще, Даже слаще ревности моей.

Там Михаил Архистратиг Его зачислил в рать свою. Н. Гумилев

Умирая, томлюсь о бессмертье. Низко облако пыльной мглы… Пусть хоть голые красные черти, Пусть хоть чан зловонной смолы. Приползайте ко мне, лукавьте, Угрозы из ветхих

Четыре буквы, вечный мрак! И . . . . . . . . . лице… И почему-то твердый знак Всегда торчит в конце… Так значит

Улыбнулся, вставши на пороге, Умерло мерцание свечи. Сквозь него я вижу пыль дороги И косые лунные лучи.

Уложила сыночка кудрявого И пошла на озеро по воду, Песни пела, была веселая, Зачерпнула воды и слушаю: Мне знакомый голос прислышался, Колокольный звон Из-под синих

Отрывок из поэмы Реквием Узнала я, как опадают лица, Как из-под век выглядывает страх, Как клинописи жесткие страницы Страдание выводит на щеках, Как локоны из

Уж я ль не знала бессонницы Все пропасти и тропы, Но эта как топот конницы Под вой одичалой трубы. Вхожу в дома опустелые, В недавний

Так много камней брошено в меня, Что ни один из них уже не страшен, И стройной башней стала западня, Высокою среди высоких башен. Строителей ее

Удивляйтесь, что была печальней Между молотом и наковальней, Чем когда-то в юности была…

Угощу под заветнейшим кленом Я беседой тебя не простой — Тишиною с серебряный звоном И колодезной чистой водой, — И не надо страдальческим стоном Отвечать…

Углем наметил на левом боку Место, куда стрелять, Чтоб выпустить птицу — мою тоску В пустынную ночь опять. Милый! не дрогнет твоя рука. И мне